1 часть. Письмо.
Над землёй разгорался ласковый майский рассвет. Робкие лучи солнца коснулись крыш деревни Манюково.
Всё в этот день здесь было, как в обычной маленькой российской деревушке. Всё её немногочисленное население с раннего утра быстро погружалось в заботы. Бабки выгоняли коров в стадо, которое, выпивший с утра или не отошедший с вечера, старый пастух Сигизмундыч гнал на луга. Остальная же скотина поилась и кормилась по дворам, после чего старый белый гусь бабки Маланьихи вёл всех гусей и уток на пруд.
Солнце потихоньку продолжало подниматься и наблюдать за манюковцами.
В восемь часов в конце улицы Залп Авроры раздавался шум и появлялся председатель на своём старом 407-м «Москвиче». Своё авто он выиграл ещё в шестидесятые и с тех пор был ему верен, как и своей жене Груне, которой обзавёлся в то же время. Председатель, Маркел Сосипатыч Клыкан, руководил колхозом «Млечный путь» уже давно. Но количество времени не переросло в качество. Сейчас в деревне, входившей в колхоз, остались в основном деды да бабки, возраст которых уходил корнями то ли к Отечественной войне 1812-го года, то ли к восстанию Емельяна Пугачева.
- Есть у нас ещё и граммов пять молодёжи,- говорил дед Сигизмундыч.
Вскоре после председателя чинно шествовала продавщица сельмага Клавка – за глаза и Клавдия Ивановна в лицо. Тридцать семь лет, трижды разведенная, в теле, в деле, девичья фамилия – Хавронина.
Колесо жизни начинало медленно двигаться.
На ферме шла утренняя издойка коров. В соседнем свинарнике поросята, не получившие вовремя кормов, дружными голосами выводили старинную народную песню: «Ой пошто ты, матушка». Пели они каждое утро, только меняя репертуар. Эти концерты свиной народ давал оттого, что женская комсомольско-молодёжная бригада не справлялась со своими обязанностями. Оно и понятно. Самой молодой девке Зинке было уже сорок лет. И хотя за ней по вечерам заезжал на мотоцикле «Минск» бухгалтер Вадим Васильевич Жмуродонтов, для того, чтобы, как выражался интеллигентный бухгалтер – задывиться зорю на бугру у пруду, а проще – покрутить любовь, – это чувство рядом со свиной братией не окрыляло Зину на трудовые подвиги.
В 9,00 к сельскому клубу подъезжал на «Яве» местный деятель культуры - Жора Ряшкин. Его деревенские уважали: он крутил на вечерах музыку, по будням сводки односельчанам транслировал, имел, как говорил сам, неоконченное среднее, учился в техникуме, служил в Германии – видел культуру, умел пить не пьянея, да и лапшу на уши вешал не краснея.
Всё, как обычно, было в этот день и в семье Якова Мироновича Хрякевича. Жена Муся, выдав положенный рацион домашнему хозяйству, принялась готовить завтрак. Яков Миронович, работавший шофёром, отдыхал сегодня законно – отгул. Уважали Яшу в деревне все. А как же иначе? Будет председатель или Жорка на заправку мотаться? Долго и не выгодно. Поэтому своеобразный филиал открыл Яша у себя во дворе с бака своего грузовика. Как говорил Жмуродонтов – прям з Зыла. Полежав в полудрёме, Яков Миронович вышел на крыльцо. Он долго наблюдал, как два его отпрыска, Афонька и Борька, играют в охоту на слона в джунглях, а проще говоря – гоняют по огороду кабана Бормана. Насмотрелись. Вчера в клубе был индийский фильм «Слоны мои друзья». Позавтракав картошкой с местным салом и выпив грузинского чая, Яша прилёг на диван и стал читать купленный в райцентре «Крокодил». Медленно шевеля губами, он, время от времени, разражался жеребячьим хохотом. В доме все уже привыкли к этому смеху. Исключение составляли: дед Ксенофонт, пёс Барбос и кот Фантомас – клички были взяты из популярных фильмов. Кота этот смех обычно заставал за умыванием после завтрака. При первых же аккордах он прикусывал лапу, дико орал и,не разбирая дороги, рвался на улицу. Кот был уже несколько раз бит за разбитые чашки, рваные занавески и даже выбитое стекло, но неизменно крушил ещё что-нибудь при раскатах громового смеха. В этот раз он ограничился тем, что снёс швабру. Её рукоятка угодила Мусе, мывшей полы, по темечку.
Если у кота был простор, было, где разгуляться и выбрать путь для побега, то Барбосу приходилось хуже. Отдежурив всю ночь во дворе, беспрестанно будя хозяев своим лаем, пёс мирно спал в своей будке, которая не переделывалась с его младенческого возраста. Отверстие уже с трудом пропускало объёмного пса. И вот, когда смех заставал его врасплох внутри своего жилища,- это было что-то. С диким лаем будка подпрыгивала и валилась на бок. Оттуда со вздыбленной шерстью выскакивал очумевший кобель. Дико лая, громыхая цепью и таща за собой жилище, пёс устремлялся в огород, не разбирая, что перед ним: грядка или дорожка. Дед Ксенофонт, сидя на лавочке, видел и слышал всё разом: лошадиный смех зятя, крик дочери, орущего кота, заливающегося и летящего с будкой в огород кобеля. На Ксенофонта нападала икота, поскольку он решал, что началось светопреставление. И в этот день всё было как обычно: вылетевший пулей кот, галопирующий пёсик, икающий дед Ксенофонт, которого Муся всегда успокаивала квасом.
Через час дед спокойно сидел на лавочке и потягивал квас.
Солнышко продолжало ласкать Манюковцев своими лучами, нежась в синеве неба.
Ксенофонт блаженствовал после перенесённого стресса. И тут зоркий глаз бывшего кавалериста заметил возбуждённо шагающую к их двору Соньку Копытёхину – деревенского почтальона.
- Здорово, дедуля! - крикнула она, подходя к калитке.
- Здорова б была, с Сигизмундом коров бы пасла,- отвечал Ксенофонт ухмыляясь.
Но Сонька пропустила очередной подкол деда, который в шутку ревновал её к своему дружку Сигизмунду.
- Вот какое дело, дедуля. Надо письмо передать Якову Мироновичу лично в руки,- сказала Сонька, показывая яркий конверт.
В это время Муся позвала из дома Яшу. Когда всё семейство сгруппировалось возле Соньки, она торжественно, как на пионерском сборе, вручила конверт Якову со словами: Письмо вам из самой Америки!
Яша застыл, недоумённо разглядывая яркий конверт с нерусскими буквами. Из столбняка его вывел дед Ксенофонт – любопытная душа, он уже пытался поддеть ногтём яркую марку на конверте, бормоча себе под нос: - Во приклеили буржуи, во приклеили.
- Что же ты, батя, творишь? - крикнул Яша,- сказала же из Америки.
- А я и говорю буржуи, картинку не отдереть,- поддакнул дед.
- Да чего тебе там пишут и кто?!- взмолилась жена.
Долго мудрили, как вскрывать конверт: как обычный – наш, или по-другому. Поскольку конверт был американский - вскрыли под паром – по совету Соньки. В конверте лежали листы красивой бумаги с английским текстом, письмо, написанное по-русски, и фотография.
- Здравствуй, дорогой племянничек Яша, пишет тебе дядя Парамон, - читал Яков.
Далее вся семья с удивлением слушала и узнавала необычайную историю дяди Парамона, пропавшего без вести во время войны. Оказывается, он не погиб. После того, как его корабль потопили, он долгое время провёл в воде. Несмотря на август, воды Северного моря не располагали к купанию. К тому же это был район активного патрулирования немцев. В конце концов, его, уже теряющего сознание, подобрал конвой американских кораблей. Встретили советского моряка тепло. Но приключения на этом не закончились. Через несколько часов конвой обнаружили немецкие подводные лодки. Будто злой рок преследовал Парамона. Он снова оказался в воде. Но теперь это была Атлантика. А рядом, окутываясь паром, уходил под воду американский корабль «Морской лев», так гостеприимно принявший его.
Очнулся Парамон от того, что в лицо сильно пекло солнце. Открыв глаза, он увидел, что качается на волнах рядом с мачтой корабля, зацепившись за неё верёвкой самонадувного спасательного жилета. Немного придя в себя, бедный матрос огляделся. Кругом катил свои мощные волны океан. Шли томительные часы. Тупая боль охватила раненую ногу. Парамону удалось влезть на обломок мачты, кое-как устроиться. Прошло время. Волшебница ночь вскоре быстро вступила в свои права, опустив чёрный шёлк, усеянный золотыми звёздами. Моряк решил определиться в своём местонахождении по звёздам. Выводы его шокировали - он был где-то у Северного тропика. Но, рассудив, Парамон решил, что ошибся. Дрейф продолжался. Всю ночь он не сомкнул глаз. Рассвело очень быстро. Зарождающийся день вселил в моряка надежду и приободрил его. Время шло, но горизонт был чист. Глаза застилала пелена, мозг окаменел, всё тело казалось чужим. И вдруг затуманенный взор Парамона различил движение меж волн. Вскоре он заметил плавник большой акулы. Раненая нога была в воде и временами кровоточила. Акула стала делать круги, уменьшая радиус. Глаза внимательно следили за хищницей, чей огромный силуэт уже был хорошо различим в воде. И всё же первую атаку он прозевал. Всё произошло в одно мгновение: чудовищно раскрытая пасть, всплеск воды, резкий скачок вдоль мачты. Акула сделала ещё один безуспешный заход, и тут Парамон увидел ещё два интересных объекта. Это был пароход и плавник второй акулы. Он, увлечённый подходом морской хищницы, не заметил, как с другой стороны шёл пароход. Заметили на судне и моряка. Просветление наступило внезапно. Это может понять лишь тот, кто долгое время подвергался воздействию жары или холода, чьи мысли застыли, разум скован. И вдруг наступает озарение, которое помогает решить и преодолеть трудности. Так было и с Парамоном. Толчком к просветлению стал корабль. Во время его пребывания на «Морском льве» один из матросов подарил ему отличный складной нож. Подарок Парамон положил в карман на груди и забыл о нём, из-за последующих событий. Рука лихорадочно стала извлекать нож. И опять акула сделала бросок на него. Всплеск воды, акулья пасть. Парамон из последних сил бьёт ножом по этому кошмару. Рука дёрнулась и выпустила оружие. Он с удивлением смотрел на дёргающуюся тушу акулы с торчащим из глаза ножом. Вторая хищница решила использовать затруднительное положение своей соплеменницы в своих прожорливых интересах. И тут до теряющего сознание Парамона долетели крики и шум мотора. Обернувшись, он увидел плывущий к нему катер и качавшийся невдалеке на волнах корабль с флагом США на мачте.
Дальше была темнота.
Очнулся Парамон в белой палате, за окном которой стояли красно-жёлтые канадские клёны. Было тепло и спокойно. В открытую форточку, завешенную зелёной сеточкой, лёгкий ветерок заносил ароматы осенней природы. Вдруг чьи-то руки поправили его одеяло, и милое женское лицо, озарённое улыбкой, склонилось над ним. Медсестра что-то сказала по-английски и быстро вышла. Через несколько минут она вошла в палату. Следом за ней зашли два врача и человек в штатском с халатом на плечах. Это был переводчик. От него Парамон узнал, что находится в госпитале, несколько дней он был в забытьи, бредил, что рана на ноге заживает медленно, потерял много крови, и до полного выздоровления он будет находиться здесь. А это его лечащие врачи и медсестра, которая постоянно смотрела и ухаживала за ним. Медсестру звали Джина Сандерс. С ногой и впрямь не всё шло благополучно: что-то задето, что-то перебито, воспалительный процесс. Но врачи старались. Вскоре он ходил при помощи Джины, затем сам. Сколько тепла, доброты, заботы видел советский моряк в глазах врачей, медсестёр, пациентов госпиталя. В их глазах он был не только больным, но и героем, поскольку его история стала известна всем. Почувствовав себя лучше, Парамон, при помощи Джины, отправил капитану и команде парохода «Кондор», которые его спасли, письмо, в котором выражал свою благодарность. Вскоре к нему пришли капитан и два матроса с «Кондора». Они были рады, что он здоров, приглашали, когда выпишется, на пароход. Уходя, они оставили подарки от команды: фрукты, сигареты и пятьдесят долларов.
Приходили к Парамону посетители из советского посольства. Подробно всё спрашивали, записывали, учили, как себя вести, что говорить. И оба раза ему в их присутствии было не по себе. А как же иначе? Моряк-североморец, после неправдоподобных приключений и спасений, оказывается в Нью-Йоркском госпитале. Может быть, они ему не верили? А может, это ему только казалось. Но он был простым человеком, военным, чудом оказавшимся за границей, да ещё в Америке. А к нему приходят такие большие люди из посольства. Сказывалось чисто русское, советское чинопочитание, ощущение своей несуществующей вины и другие противоречивые чувства, которые так обострились в людях с 37-го года.
Стал приходить к Парамону и один военный. Он, через переводчика, рассказывал ему о ходе военных действий в Европе, о втором фронте, об участи советских военнопленных в СССР, о произволе НКВД. Несколько раз приходил один русский, звали его Семёном. Он рассказывал о репрессиях в Советском Союзе по отношению к военнопленным, возвратившимся из плена, о проверках и допросах в НКВД, давал читать газеты, как советские, так и эмигрантские. Они пестрели рассказами о процессах над бывшими военнопленными, якобы завербованными империалистами. Поведал Семён и о своей судьбе. Был в плену с сорок второго года, дважды бежал. Второй раз дошёл до своих. Потом СМЕРШ, НКВД, и с 58-й статьёй этап на Колыму. По пути бежал и через Иран попал в США. Парамон и сам помнил много нелепых обвинений в адрес друзей и знакомых. Все они, как правило, получили сроки. Вспомнилось ему предвоенное время и две истории, которые произошли в их районе. Жил у них в доме часовщик Вадим Петрович Лепестков. Мастер золотые руки, но из «бывших». Однажды вечером он возвращался домой. В подворотне его остановили две известные в округе личности: Вася-Клык и Лимон. Оба были навеселе. Когда уголовники попытались отобрать у Вадима Петровича деньги и часы, то получили отпор. Тогда Клык ударил его финкой. Забрав всё, что им требовалось, они ушли. Вскоре их нашли и осудили. Васе-Клыку дали 6 лет.
- Я, пролетарий, был вынужден защищаться от этого белогвардейского недобитка, а меня ещё и судят?!- вопил он на суде. Лимону дали 4 года. Вадим Петрович через месяц умер.
Вторая история произошла через месяц. В доме напротив жила Клавдия Никифоровна Селина. Работала она на фабрике, воспитывала сына и дочь. Мужа потеряла в финскую. Правда, в коммуналке ей принадлежала большая хорошая комната. Кто в Союзе не знает, что такое коммуналка? Как и везде, были здесь и хорошие люди, и плохие. Клавдия готовила ужин. Возвращаясь с работы, она купила селёдку, завернув её в «Правду». Выбросив газету в мусорное ведро, она не обратила внимания на испачканный и помятый портрет Вождя народов. Но кто-то обратил и доложил куда надо. Клавдию забрали. Ей предъявляли обвинение по нескольким пунктам 58-й статьи. Обвинив её в подготовке к покушению на товарища Сталина, показательный суд вручил ей путевку в Озерлаг сроком на 10 лет. Долго ещё помнили в доме два дела и два приговора, хотя угодить по 58-й в лагеря было очень просто, Такие были годы.
Парамона одолевали сомнения.
- Да ведь я же нахожусь не в плену, а у союзников, - сказал он однажды Семёну.
- Очень интересно ты сюда попал, во-первых, а во-вторых…- он махнул рукой и помрачнел. Я ведь из концлагеря к своим бежал, а не на запад, и то отхватил дальше некуда,- был ему ответ.
Семен встал, собравшись уходить, у двери остановился, обернувшись, сказал:
- Решай, как знаешь, браток, не строй иллюзий и помни - в лагеря попасть просто, а выжить там и вернуться…- он замолчал, видно воспоминания захлестнули его. Прощай,- словно стряхивая с себя оцепенение, сказал Семен и закрыл дверь.
Долго Парамон думал, взвешивал, прикидывал. Выходило одно - на Родине его ожидали лагеря. И он решает остаться в США. В России у него не было почти никого, если не считать Яши – сына его родного брата Мирона, погибшего в 43-м под Курском, а Яков был где-то под Рязанью у тётки.
На утро он объявил о своём решении властям. Вскоре приехал представитель советского посольства. Разговор был долгим и трудным, но, несмотря на всё давление, Парамон отказался возвращаться в СССР. После ухода бывшего соотечественника, Парамон прилёг на кровать. Он чувствовал что устал, но вместе с тем была какая-то лёгкость в теле, свобода в мыслях, принявших большое и правильное решение.
Тихо открылась дверь и вошла Джина. Эта женщина уже занимала определённое место в его жизни. Когда он принимал решение о невозвращении в СССР, то думал и о ней. Недавно он признался себе, а затем и Джине Сандерс в том, что любит её. Она ответила ему взаимностью.
Вскоре Парамона Моисеевича выписали из госпиталя. Мосты были сожжены, и новый 1945-й год он встречал у Джины. С этого, можно считать, началась и семейная и новая жизнь Парамона и Джины. Женщина посоветовала взять ему свою фамилию. Только через год смог Парамон получить американское гражданство. Капитан «Кондора» помог ему устроиться на пароход, где он проработал четыре года. Ещё в 46-м году он решил открыть собственное дело. Эти годы они с Джиной копили деньги, присматривались. И вот в 50-м Парамон покупает небольшой прогулочный пароходик и открывает фирму «Водные экскурсии по Нью-Йорку Парамона Сандерса». Он начинает свой бизнес.
На пароходике торгует соками, колой, сэндвичами и прочей мелкой снедью мальчишка-итальянец, у которого также можно купить и мелкие сувениры с наиболее знаменитыми местами экскурсий. Сувениры они изготавливали вместе с Парамоном. Дело шло в гору. Но первый год пришлось поработать в поте лица. Здесь деньги за просто так не платят. Туристам необходимо показать, что они свои доллары потратили не зря. А конкурентам нужно доказать свою компетентность в избранной сфере. Вскоре по водным артериям Нью-Йорка бегало два, затем три, потом пять пароходиков Парамона Сандерса. На каждом судне был фотограф, готовый снимать клиента где угодно и сколько угодно, небольшой буфет, где помимо лёгкого завтрака можно было приобрести сувениры на память о Нью-Йорке. А на берегу работала мастерская по производству этих сувениров. Так, расширяя и внося новые идеи в свой бизнес, шёл в гору Парамон Сандерс. Иной раз хотелось взять Джину и махнуть туристом на Родину, а то и перебраться навсегда. Но всегда что-то мешало: то поднимал своё дело, то шла холодная война. Однажды, решившись, начал хлопотать о поездке, но советские власти отказали во въезде. А как хотелось побывать в России!
- Эх, мои бы идеи, знания, силы, да на благо русского народа,- искренне признавался Парамон жене. Но я для них враг, хотя люблю свою Родину побольше всяких крикунов. Да, не вернулся - плохой, и после лагеря был бы плохой. Куда не кинь - всюду клин,- горестно вздыхал он.
Детей у них с Джиной не было. Вернее, был сын Майкл, но он погиб во Вьетнаме. Живут вдвоём. На сегодняшний день у них имеется собственная квартира в Нью-Йорке, загородный дом. Парамон владел: экскурсионной фирмой в Нью-Йорке с водными и автобусными маршрутами, фабрикой по производству сувениров, гаражом прогулочных катеров, имел несколько ресторанчиков на набережной, акции какой-то пароходной компании и круглый счёт в банке. Долго он искал Якова, а теперь просит об одном: выехать в США с семьёй и взять в руки его дело, а затем унаследовать всё состояние.
Вот такую новость принесло письмо. А с фотографии смотрели и улыбались крепкий с проседью в волосах дядя Парамон с немолодой, но симпатичной Джиной, на фоне своего загородного дома, который почему-то напоминал Манюковцам, обозревавшим фото, райком партии в городе. Слева, возле бассейна с ярко-голубой водой, хлопотал у столика слуга-негр.
Минуты четыре длилось ошарашенное молчание. Кто-то причмокивал губами, кто-то кряхтел, а дед Ксенофонт взмахивал руками и бил себя по бокам. При этом его рот раскрывался и закрывался, как у рыбы на суше.
Больше интересных статей здесь: Забавное.
Источник статьи: Манюково - Нью - Йорк..